не сказки, – рассердилась баба Уля, – Мне эту историю сама Валюшка сказывала, а ей её мать, дочка той самой Луши.
– Ой, а время-то и вправду уж позднее, – спохватилась баба Уля, глянув на ходики, – Давайте-ка спать ложиться, утро вечера мудренее.
Босоркун
– Ты гляди, как нынче разметелилось-то! Ишь, чего вьюжит. А я думал, было, сегодня снег разгрести. Да куда там! И носа не высунешь, – озабоченно глядел в окно, облепленное мокрыми хлопьями снега, дед Семён.
– Ладно уж, дед, тебе будто куды надо. Пущай заносит, нам не страшно. Посидим дома денёк, – ответила баба Уля, – Я вон пирогов затеяла.
Бабушка возилась у печи. Катюшка крутилась рядом. На все зимние каникулы она приехала погостить в родную деревню, оттого душа её радовалась и пела, и даже вьюга не могла испортить её настроения.
– А я люблю вьюгу! – сказала она бабе с дедом, – И дождь, ну просто обожаю! Мир становится словно серый холст, на котором можно нарисовать всё, что угодно, на что только воображения хватит. И дома так уютно в непогоду. В солнечные дни не то.
– Ишь чо, – проворчал дед Семён, – Любит она. А баню ты любишь?
– А то!
– А вот как станем воды носить через весь огород, когда тропки не видать? Да и щепы надо наколоть.
– Ай, дед, – махнула на него полотенцем баба Уля, – Ты чего-то и сам нынче, как метель, чего бубнишь всё?
Баба Уля заглянула в шкаф, потом вышла в сенцы, приподняла крышку сундука, в котором хранилась мука, и всплеснула руками:
– Ба-а-т-тюшки! Вот я ворона старая… Муки-то больше нет! А я пироги затеяла. Ведь тесто уже поднимается.
– Дак я сбегаю до магазина, – обрадовался дед.
– Сбегает он, знаю я чего ты засиял, как медный таз.
Дед покашлял:
– Ну, а чего? Делать всё равно нынче нечего, можно и чекушечку взять. Под пироги-то…
– Ладно уж, старый. Будь по-твоему, сходи.
Дед засиял.
– А я, деда, с тобой, – подпрыгнула Катюшка, – Сейчас только валенки надену.
Метель кидалась со всех сторон на одиноких путников, пробирающихся сквозь непроглядную пелену снега. Шли собачьими тропами, как выражался дед. Дорогу замело окончательно. Вьюга залепляла глаза и рот мокрым снегом, так, что тяжело было дышать. Вдруг где-то рядом хлопнуло что-то с силой, захохотало злобно, тёмная тень отделилась от сугроба, метнулась в сторону, скрылась за кустами.
– Ой, деда, – укрываясь от порывов ветра поднятым воротником, ойкнула Катюшка, – А это кто был? Мне страшно!
– Босоркун это, – ответил дед, – Ветряником ещё кличут. В лесу да в горах он живёт. А в такое-то вот ненастье, как нынче, к человеческому жилью осмеливается подойти. Людей попугать. А ты не бойся, не тронет он нас.
– Деда, а расскажи про него, – попросила Катюшка.
– Дома уж. Метёт тут больно. Рта не раскрыть.
Вечером, когда напились чаю с пирогами, а кто-то принял и чего погорячее для сугреву, уселись на диванчик баять. Дед у печки пристроился, фуфайку свою латать взял, чтобы руки занять. Баба Уля с Катюшкой перебирали старые подшивки журналов «Сад и огород».
– Деда, – напомнила Катюшка, – А про Босоркуна-то расскажи. Перепугалась я сегодня, ну просто ух как! Ничего не разглядела толком, только ком чёрный да хохот.
– Отчего не рассказать, слушайте, – прокашлялся дед и завёл рассказ.
– Случилось это, когда дед мой молодой был, тогда ведь тот мир людям больше был открыт. Много чего видели люди и знали. Сейчас-то уж не то совсем. Так, краем глаза только где чего увидим, да и всё на том.
Ну дак вот, жила в отцовской деревне знахарка. Женщина ещё молодая, но одинокая. Годов может тридцать ей было всего. Ну, а тогда ведь такие уже в перестарках ходили. Да и сказать прямо, она и сама не больно замуж рвалась. Сватались, говорят, к ней женихи. Да она всем от ворот поворот давала. Отчего так, не скажу, сам не знаю. Но так было. Бабы, те болтали, что есть у ей муж, только не человек он вовсе. И даже, мол, была знахарка на сносях, только разродилась она не дитём, а чёрным дымом. Вот чего только бабы не придумают, а!
– А ты прям и знаешь всё, – вставила слово баба Уля, – Может и правду баяли? Такие вещи случались на свете, что летун к одиноким женщинам летал, да змеем огненным в трубу печную залетал. А после бабы тяжёлые становились, да только вместо дитяти, дымом разрождались.
– Ну ладно-ладно, – примирительно согласился дед Семён, – Может и было, спорить не стану с вами, себе дороже. Вы дальше слушайте. Вот знахарка эта Босоркуна не только видела, но и могла ему приказывать даже. Когда нужно бывало ветер сильный поднять, выходила она в поле за деревню, кликала громко, да слова заветные говорила, какие – никто не знал, она не позволяла близко подходить.
И вот как кликнет она, так над лесом-то сразу облако чёрное поднималось, многие люди это видели. По полю пробегал сначала лёгонький, едва заметный ветерок. Лишь слегка колосья колыхал. После всё сильнее да сильнее, и через несколько минут такой ли ветрище поднимался, что люди по домам прятались.
– Деда, а зачем такой ветер?
– Дак для мельницы, знамо дело! Раньше-то муку мололи на мельницах, в нашей деревне ветряная была, реки-то поблизости не было. На большом озере наша деревня стояла. Вот и случался простой, коли ветра нет. Как муку смолоть? Тогда и обращались люди к знахарке той. А она никогда не отказывала.
А однажды вот какое дело было, – продолжал дед, – Жила в нашей деревне Параня, муж у ней помер, одна она четверых детей поднимала, и были у них лошадь да корова. Берегли они свою животинку пуще золота. Холили, лелеяли своих кормилиц. И вдруг – беда! Пропали обе сразу! И лошадь и коровка. Параня слёзы льёт, убивается, как жить, мол, теперича станем?
Пошла она к знахарке той, так, мол, и так, помоги, иначе с голоду пропадём с детьми. Выслушала её знахарка и говорит:
– Не горюй, я твоей беде помогу. Ступай домой да возьми сбрую от лошадки своей, да тряпицу, которой вымя коровье обтираешь, когда доишь, и назад возвращайся.
Сбегала Параня до дому, принесла всё, что знахарка велела. И пошли они в поле. Положила знахарка сбрую да тряпицу на землю около себя. После начертила круг и велела Паране встать в него, да ни в коем случае не выходить, чего бы она не увидела. Встала Параня. А знахарка руки к небу подняла, закричала что-то непонятное, после забормотала, глаза закрыла, шепчет что-то.
И вдруг над лесом облако чёрное появилось. Колосья зашелестели, травы погнулись, ветер пробежал. Скрылось солнце за тучами, птицы смолкли. А облако чёрное приближаться стало. Ближе да ближе оно. И видит Параня, что не облако это, а будто человек огромный, в лохмотья тёмные обряженный, на голове то ли колпак, то ли шапка высокая, борода свисает серая, брови густые, глаза как у кошки светятся, а из груды лохмотьев шесть рук выглядывают, по три с каждой стороны, как паук какой будто, а не человек.
Жутко стало Паране, вся сжалась она от страха. А знахарка и говорит чёрному, мол, вот тебе тряпица да сбруя, найди, что взяли, да домой верни. Закивала нежить, взметнулась вихрем в небо и пропала в миг. Тут Параня-то и сознание потеряла.
Очнулась – солнце на небе. Знахарка усмехается:
– Что, страшно было?
– Страшно, – призналась Параня.
– А ты не бойся, будет тебе и лошадка и коровка, иди домой.
Ушла Параня, а к вечеру привела знахарка их животинку. Вот радости-то было!
– Где же были они? – спрашивает.
– Цыгане их увели, что за соседним селом на берегу реки стояли. Спрашивает теперича Босоркун, что делать с ними? Что прикажешь? Твоя воля.
– Да ничего не надо, нехай с ними, – отвечает Параня.
– Ох,
